Учение Льва Шестова

Философия Шестова – это «странствование по душам» мыслителей, близких ему по духу (среди них – В. Шекспир, Ф. Ницше, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, М. Лютер, Б. Паскаль, С. Кьеркегор и др.). Он видел свою задачу в восстановлении траектории внутренней жизни исследуемых философов, осознании того, как преломился пережитый ими опыт в их произведениях. Шестов использовал неявный способ изложения мыслей, прикрываясь масками своих философских двойников, что давало ему возможность вовлечь читателя в полемику и размышление, а не преподносить готовые истины.

Многие критики и комментаторы (в том числе Н.А. Бердяев, Н.М. Минский, М.О. Гершензон) указывали на психологизм его метода, по словам Минского, «Шестова влечет не столько к философии, сколько к философам» [Минский, 2016, с. 295], не к идеям, но к лицам. Однако при этом, по замечанию Бердяева, он не интересуется «многообразием индивидуальных душ», а все его герои похожи друг на друга и переживают одну и ту же трагедию, которую, согласно Шестову, нужно принять и понять.

Философия трагедии. Начиная с первой книги, Шестов размышляет о смысле трагедии, благодаря которой «под видимым всем горем… происходит невидимый рост… души» [Шестов, 1996, т. 1, с. 175], и она становится способной понимать жизнь. Развивая философию трагедии, то есть «философию безнадежности, отчаяния, безумия – даже смерти» [Шестов, 1903, с. 1], Шестов утверждает, что человек, прошедший через трагедию, «начинает иначе думать, иначе чувствовать, иначе желать. Все, что дорого и близко всем людям, становится для него ненужным и чуждым» [Там же, с. 16], он уже не способен вернуться к обыденности. Переживание трагического является для Шестова путем познания: «Нет иного пути к истине, как через каторгу, подземелье, подполье» [Там же, с. 37]. Основной вопрос, который возникает при этом: «Имеют ли надежду те люди, которые отвергнуты наукой и моралью, т.е. возможна ли философия трагедии?» [Там же, с. 16].

Библия как источник философии. Шестов – философ библейского Откровения: Библия для него – это самая первая «критика разума», она полна противоречий, ей присущи «ни с чем не сообразная парадоксальность» и даже «чудовищная нелепость» и «имморализм» [Шестов, 1993, т. 1, с. 312]. В Библии содержится истина, которая идет вразрез со всеми навыками человеческого мышления, она не требует никаких доказательств и не принимает обоснований. Библия – это свидетельство переживания единства с Богом.

Шестов не делает различия между Заветами: «чистый иудаизм» выражается как в Ветхом, так и в Новом Завете [Шестов, 1966, с. 105]. В работе «Sola fide – только верою» он проводит границу между эллинизмом и язычеством, с одной стороны, и иудаизмом и христианством – с другой: их разделяет догмат о спасении верой [Там же, с. 132], означающий, что своими силами человек не может спастись – только силою Божией: «Кто надеется на себя – тот отрекается от Бога» [Там же, с. 208].

Шестов акцентирует внимание лишь на тех частях Библии, которые считает не зараженными духом античной философии. В Ветхом завете он не принимает Книги учительные – Псалтырь и «хокмическую» письменность (Книги Притчей Соломоновых, Экклезиаста и др.), кроме Книги Иова, а также за небольшими исключениями и пророческие книги. В Новом Завете наиболее неприемлемым для него является Евангелие от Иоанна, его зачин «В начале было Слово» (Ин. 1:1) означает для Шестова, что Откровение должно быть взвешено на весах Афин, т.е. разума.

Живой Бог Библии и бог философов. В своих размышлениях о бытии Бога Шестов определяет его как волю, неопределенность и произвол. Живой библейский Бог «не знает ни должного, ни необходимого» [Шестов, 1993, т. 1, с. 253], Он свободен от всех ограничений и не нуждается ни в почве, ни в опоре. Бог для него ­­– «великий Творец, из ничего творящий все» [Шестов, 1966, с. 253]; Он как «свободнейшее существо» не выбирает между добром и злом, не знает добра и зла, поскольку Он вообще ничего не «знает», но все творит.

Для живого Бога нет невозможного, как нет ничего вечного и неизменного. Бог не подвластен никаким законам, Он может помочь человеку переступить через истину, через добро и через последнее ограничение – законы материального мира, – и сделать бывшее небывшим: «Перед Его лицом (facies in faciem) и зло, и ложь сами собой перестают существовать, превращаются в ничто, которого не только в настоящем, но и в прошлом никогда не было, вопреки всем свидетельствам человеческой памяти» [Шестов, 1993, т. 1, с. 176].

В отличие от этого бог, которому поклоняется философы, потерял все личностные черты, превратившись в принцип; он стал сверхличностью. Бог философов – далекий бог, слепой и глухой, не видящий человеческих страданий, не слышащий молитв; он не противоречит добру, он идет по тем путям, которые ему указывает разум. Разум, приписывая Богу предикаты, подчиняя Его этическим принципам, стремится спасти человека от «несдержанного и беспорядочного произвола» Бога и Его всевластия [Шестов, 1993, т. 1, с. 259], то есть руководствуется человеческими целями и интересами, однако тем самым разум убивает живого Бога и порождает неумолимого бога философов.

Вера и разум. Философия, богословие, судьбы истории и всего человечества определяются для Шестова противоборством двух начал: эллинского и библейского, разума и веры, умозрения и Откровения, Афин и Иерусалима. Выбор античных философов и ученых заключается в подчинении воли разуму, мудрость пророков Иерусалима – в дерзновенной борьбе за чаемое и бесконечной вере в его осуществление. Компромисс веры и разума невозможен: Афины «никогда не договорятся» с Иерусалимом.

Вера и непосредственные отношения между Богом и человеком есть конец человеческой трагедии, конец борьбы и страданий. Вера оказывается «непостижимой творческой силой» [Шестов, 1993, т. 1, с. 292], преображающей бытие; она влечет в пространство невозможного, то есть соединяет человека с Богом. Вера «излучает из себя последние, решающие истины о существующем и несуществующем» [Там же, с. 27], то есть «сотворенные истины», которые «свободно даются, свободно принимаются, ни пред кем не отчитываются, никем не регистрируются, никого не пугают и сами никого не боятся» [Там же, с. 395]. Существование вечных истин («застывших, окаменевших, омертвевших и мертвящих» [Там же, с. 317]) иллюзорно, им человек подчиняется из-за чувства страха и тревоги, а также из-за нежелания бороться; есть только истина сотворенная, то есть истина веры и Откровения, над «которой Творец является господином и которая служит, должна служить ему, находится у него на посылках» [Там же, с. 307].

Оппозицию откровению Библии и вере пророков составляет умозрение философов. Сущность его заключается в том, что человек приучается видеть себя как часть единого целого и повиноваться вечным и неизменным законам разума и морали, которые нельзя умолить и к которым нельзя обратиться. Все, что может делать античный философ – это постичь истину и с мудрым спокойствием ей покориться.

Задача философии. Вся философия Шестова проникнута единой задачей: помочь человеку освободиться от разума, «от обычной, ставшей как бы второй человеческой природой мудрости» [Шестов, 1966, с. 285], «стряхнуть с себя власть бездушных и ко всему безразличных истин, в которые превратились плоды с запретного дерева» [Шестов, 1993, т. 1, с. 24]. Философия – это искусство «жить в неизвестности», она должна «не успокаивать, а смущать людей» [Шестов, 1971, с. 38]; философия стремится «прорваться сквозь логическую цепь умозаключений» и вынести человека «в безбрежное море фантазии, фантастического, где все одинакового возможно и невозможно» [Там же, с. 49]. Люди, считал Шестов, спят наяву и бодрствуют во сне. Свою задачу он видел в пробуждении от сна, в призыве к бодрствованию, поэтому его философия должна «тормошить, щипать, бить, щекотать» человека, чтобы привести его в чувство, в сознание, в реальность. Философия оказывается в конечном итоге «великой и последней борьбой за первозданную свободу» [Шестов, 1993, т. 1, с. 28], то есть борьбой за реальность верующего сознания, не опороченную знанием.

Антропология. Бог и человек. Принимая христианское понятие первородного греха, Шестов трактует его на свой лад: грех коренится не в человеческой природе, но в человеческом сознании. Бог не осуждал первых людей после нарушения запрета: он лишь предупреждал их о том, что плоды с древа познания таят в себе смерть. Человек погубил себя сам, поверив не Богу, а змию, духу лжи, говорящему, что знание сделает человека более могущественным; человек стал знающим, но ограниченным и смертным существом.

Значимость поступков человека, их ценность определяется «свободным, произвольным, ничем не связанным, решением Бога» [Шестов, 1966, с. 96]. Божественное правосудие не имеет никакого отношения к нашему человеческому представлению о справедливости – перед высшим судом грешники и праведники равны. «Величайшей реальностью» обладает лишь тот суд, который ждет человека по ту сторону истории: он не знает «ни норм, ни законов, для него нет правосудия, пред ним все виноваты, и особенно тяжко виноват тот, кто подчинялся законам и в добровольном подчинении законам видел свою добродетель» [Шестов, 1993, т. 2, с. 135]. На Страшном суде решается вопрос о свободе воли, бессмертии души, а также бытии Бога: «И Бог ждет, как каждая живая человеческая душа, последнего приговора» [Там же, с. 242].

Шестов утверждает, что Бог не всеблаг, не всезнающ – Он «любит, и хочет, и волнуется, и раскаивается, и спорит с человеком, и даже иной раз уступает человеку в споре» [Там же, с. 18], как это было в случае с Иовом. Последнее решение остается для Шестова за человеком, и именно выбор человека определит, что победит – жизнь или смерть, реальное или идеальное. «Человек должен быть мерой всех вещей» [Там же, с. 250], как человеческих, так и божественных, и в этом – «высшая цель» и новая заповедь. Шестов ощущал богооставленность человека, и поскольку «Бога нет, человек должен сам стать Богом, т.е. все творить из ничего, все: и материю, и формы, и вечные законы» [Там же, с. 237].

Для мировоззрения Шестова характерен радикальный оптимизм, утверждающий, что все человеческие мольбы будут услышаны, а чаяния исполнены. Его философия обращена к индивидуальному существованию человека. Правда для Шестова всегда оказывается на стороне человека: его желания и стремления перевешивают чашу весов. Он призывал к свободе и критичности мышления, к отказу от любых авторитетов, ведь человек – это неограниченная возможность, открытость миру и Богу, и Шестов отстаивал его права и свободы перед необходимостью – природной или социальной.