Сочинения Льва Шестова

«Шекспир и его критик Брандес» (1898). Работа посвящена смыслу трагедий Шекспира, который был первым учителем философии для Шестова: от него он воспринял «столь загадочное и непостижимое, а вместе с тем и столь грозное и тревожное: время вышло из своей колеи» [Шестов, 1964, с. 304]. Начав читать Шекспира, И. Канта и Библию в 1892–1894, он сразу же ощутил себя противником Канта, а от чтения Шекспира потерял сон. В 1895 в газете «Киевское слово» вышла его статья «Георг Брандес о Гамлете» в связи с публикацией в журнале «Русская мысль» работы о Шекспире датского критика Г. Брандеса. Продолжением этой работы стала книга 1898 года.

Согласно Шестову, происходящие с человеком трагедии не являются случайностью, они инициируют духовный рост души, который необходимо выстрадать: «скорбями заостряется» душа [Шестов, 1996, т. 1, с. 58]. В трагедиях Шекспира герои перерождаются, мыслитель-Гамлет начинает воспринимать людей не как отвлеченные понятия, а как живые чувствующие существа, и т.д.

Нравственность для Шестова не носит формального характера, добро – это не идол и не цель, целью являются люди. «Высший закон в душе» строится на сопереживании другим людям, на любви к ближнему, что означает «чувствовать в ближнем самого себя» [Там же, с. 210]. Нравственность начинается там, где заканчивается действие категорического императива, поскольку она не терпит принуждения.

Шестов критикует науку и литературную критику в духе И. Тэна и Г. Брандеса: возвеличивая закон причинности, объясняющий события внешнего мира, они утрачивают способность постигнуть внутренний мир человека и смысл его страданий и сводят содержание человеческой жизни к случайности. В отличие от науки философия открывает смысл того, что кажется бессмысленным и случайным, она направлена на то, чтобы «объяснить смысл жизни во всех ее проявлениях» [Шестов, 1996, т. 1, с. 69].

Шестов критически относится здесь к философии Ф. Ницше; начав изучать ее, он, по собственному признанию, еще не понял ее. Шестов пишет о Ницше как о вдохновителе Брандеса, выразителе аристократических идеалов и апологете рабства, что было неприемлемым для мыслителя, воспитанного на традициях «шестидесятников» с их гуманизмом.

«Добро в учении гр. Толстого и Ницше (философия и проповедь)» (1900). Здесь Шестов рассматривает жизненный и творческий путь Ницше, начавшийся с обожествления добродетели и закончившийся восстанием против морали и переосмыслением понятий добра и зла: обожествление нравственности «ведет обязательно к стремлению уничтожить, душить, давить других людей во имя какого-либо принципа, который выставляется обязательным» [Там же, с. 257], что видно в романе Толстого «Анна Каренина», героиню которого писатель приговаривает к смерти за нарушение заповеди. Поэтому, согласно Шестову, философия Ницше ближе к евангельским идеалам, чем романы Толстого.

Ницшевская формула величия человека – amor fati, любовь к судьбе – означает любовь к жизни, какой она является на самом деле, со всеми ее тяготами и роковыми изломами: «В жизни есть зло – стало быть нельзя его отрицать, проклинать; отрицания и проклятия бессильны» [Там же, c. 307].

«Достоевский и Ницше (философия трагедии)» (1902, 1903). Шестов первый (наряду с Д.С. Мережковским) провел параллель между идеями романов Ф.М. Достоевского и философией Ф. Ницше, полагая, что в основе творчества русского писателя и немецкого мыслителя лежит сходный трагический опыт, который приводит к «перерождению убеждений» одного и «переоценке всех ценностей» другого. Достоевский и Ницше являются великими психологами – они открывают эру психологии, которая приходит на смену эре разума и морали. В их идеях нет равновесия, они мыслят противоречиями и не годятся в учителя. Они не являются проповедниками, поскольку не выражают готовых истин, но находятся в постоянном поиске и привлекают читателей не в качестве учеников или паствы, а в качестве свидетелей этого поиска.

Если ранние статьи и рассказы Шестова были направлены на пробуждение общественного сознания, то теперь Шестов отказывается от пропаганды каких-либо политических идей. Идея всеобщего счастья – это красивая выдумка, строительством «Царства Божьего» на земле и благоденствием будущего зачастую оправдываются бедствия и преступления настоящего.

«Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления)» (1905). Работая в 1903–1904 над книгой, которую он хотел посвятить творчеству И.С. Тургенева и А.П. Чехова, Шестов решился издать в форме афоризмов «внешним образом ничем не связанные меж собой мысли» [Баранова-Шестова, 1983, т. 1, с. 63]. Книга произвела скандал и вызвала всеобщее недовольство, в том числе из-за афористичной формы изложения, не принятой в то время. Положительным был только отзыв А.М. Ремизова [Ремизов 1905, с. 204].

Форма афоризма позволяла Шестову сохранять недосказанность, подчеркивала адогматизм автора. Он выступает критиком устоявшихся убеждений, мировоззрений, систем и теорий, закрывающих человеку путь к истине и жизни. Продолжая переоценку всех ценностей, он отвергает какую-либо общеобязательность: истин столько же, сколько людей, каждый человек должен жить на свой страх и риск и делать выводы на основе собственного опыта. Принцип М. Лютера sola fide, спасение «только верою» Шестов рассматривает как вытекающий из опыта «переоценки всех ценностей» и отождествляет его с ницшеанским «по ту сторону добра и зла».

«Sola fide – только верою (Греческая и средневековая философия. Лютер и Церковь)» (1911–1914). Критика разума и этики становится здесь более резкой. Шестов обращается к библейскому сюжету о грехопадении, который становится ключевым для его антропологии, этики и гносеологии. Свою религиозную философию он выстраивает, опираясь на католическую и протестантскую теологию (сочинения Августина, М. Лютера, А. Гарнака, Г. Гризара, Г. Денифле, А. Ричля и др.). Вслед за Гарнаком он видит в христианстве и святоотеческой традиции неестественный симбиоз Откровения с эллинской мудростью.

«Власть ключей (Potestas clavium)» (1923). Написана и закончена в России в 1919. Шестов продолжает здесь критику католицизма М. Лютером и тему «легенды» о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Основной объект критики – понятие власти ключей, то есть права Церкви «вязать и решать». Католичество, исходящее из того, что ключи от Царства Небесного хранятся на земле, представляет собой воплощение идеи неограниченной власти человека над небом и землей и желания того, чтобы ключи находились под человеческим контролем. Боязнь вверить себя живому Богу делает христиан похожими на идолопоклонников.

«На весах Иова (Странствования по душам)» (1929). В книгу вошли статьи, написанные философом в эмиграции в 1920–1926. Она состоит из трех частей: «Откровения смерти» [содержит статью о Достоевском «Преодоление самоочевидностей» (1922), обратившую на себя внимание французских критиков, и работу «На Страшном суде» о сочинениях Толстого], сборник афоризмов «Дерзновения и покорности» и раздел «К философии истории», куда вошли сочинения о Б. Спинозе, Б. Паскале и Плотине.

Эпиграфом к книге служат слова ветхозаветного Иова: «Если бы взвешена была горесть моя, и вместе страдание мое на весы положили, то ныне было бы оно песка морей тяжелее» (Иов. 6:2–3). На одной чаше весов лежат тяжелые самоочевидности, диктуемые разумом и природой, на другой – «невесомые» обида, страх, ужас, восторг, торжество, отчаяние, свобода, которые оказываются «самым важным» и перевешивают для Шестова чашу весов.

Одной из центральных тем книги является загадка смерти как начала истины [См.: Баранова-Шестова, 1983, т. 2, с. 183]: «откровение смерти есть, в последнем счете, искание за видимыми ужасами разложения и конца невидимых начал новой красоты» [Цит. по: Баранова-Шестова, 1983, т. 1, с. 207] по ту сторону всех тревог бытия. В статье о Толстом Шестов пишет о том, что страшно «жить нашей бессмысленной, тупой жизнью. Наша жизнь есть смерть, наша смерть – есть жизнь или начало жизни» [Шестов, 1993, т. 2, с. 111]. «Записки из подполья» прочитываются им в контексте противостояния «всемству», которое губит любую экзистенциальную истину, ибо как только она становится всеобщей, она исчезает, утрачивая свое уникальное содержание. Когда индивид идет на поводу у общей тенденции и служит духу времени, он действует как социальный индивид и выражает не себя, но внешнее, чуждое, возможно, даже враждебное его «я».

Важнейшим понятием становится почерпнутое у Плотина дерзновение, которое Шестов называет «величайшей правдой человека». Он призывает отказаться от повиновения, которое «есть начало земных ужасов, начало смерти» [Там же, с. 312]), и устремиться к борьбе – с разумом, с законами, с ограничениями, накладываемыми на человека природой.

«Киргегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в пустыне)» (сочинение вышло на французском языке в 1936, на русском в 1939). Шестов отождествляет здесь экзистенциальную философию Кьеркегора с философией трагедии (обе берут начало в отчаянии и «слиты» с верой). Экзистенциальная философия требует не изложения кого-либо учения, а его проведения в жизнь, осуществления. Вслед за Кьеркегором основной идеей становится мысль о том, что для Бога все возможно. Экзистенциальная философия – это «борьба веры с разумом о возможном, вернее о невозможном» [Шестов, 1992, c. 230]. Экзистенциальными мыслителями для Шестова являются Лютер, Паскаль, Кьеркегор и Достоевский. Вслед за Кьеркегором и Ницше он пишет о жестокости «кроткого» христианского учения, основанного на бесконечных императивах и требованиях «ты должен».

В статье «Гегель или Иов? (По поводу экзистенциальной философии Киркегарда)», опубликованной в 1934 в журнале «Путь» (№ 39) в связи с выходом на французском языке книги Кьеркегора «Повторение», Шестов сближает повторение с «вечным возвращением» Ницше как символом всемогущества Бога, который может отменить прошлое и сделать бывшее небывшим.

«Афины и Иерусалим». Итоговый труд, первоначально опубликован на французском и немецком языках в 1938, на русском появился в 1951. В первой части Шестов рассуждает об ограниченности и несвободе мышления, о давлении «вечных истин» и о «сотворенных» истинах; вторая часть – этика, или критика практического разума, в ней содержатся размышления о свободе воли и о знании, ограничивающем волю человека, учащем повиноваться, покорно и даже радостно относиться к тяготам и невзгодам; третья часть – рассуждение о невозможности примирить «библейскую, откровенную истину с истиной эллинской» [Шестов, 1993, т. 1, с. 332], то есть о противоположности Афин и Иерусалима; четвертая часть посвящена вере – «второму измерению мышления».

Шестов определяет свою философию как религиозную, «рождающуюся в безмерных напряжениях, через отврат от знания, через веру, преодоление ложного страха пред ничем не ограниченной волей Творца, страха, внушенного искусителем нашему праотцу и переданного нам всем» [Шестов, 1993, т. 1, с. 335]. Афины символизируют господство рациональных истин, отдаляющих человека от «древа жизни». Философы Афин вкушают плоды с «древа познания», содержащие в себе несвободу и смерть. Иерусалим – это образ ничем не ограниченной райской свободы, когда человек находился в непосредственных отношениях с Богом, когда не существовало ни страдания, ни рабства, ни смерти.

Шестов призывает к борьбе с Ананке (Необходимостью), то есть со всеобщими и принудительными истинами [Там же, с. 406]. Для человека, который дерзнул вырваться из-под их власти, нет ничего невозможного, бывшее может стать не бывшим. Теперь он критикует amor fati Ницше, видя в этом принципе отказ от борьбы и безропотную покорность судьбе. Наиболее важным становится понятие могущественного «вечного возвращения», способного одолеть Ананке.